Мысли Остапа, едущего по степи ПОМОГИТЕ ПОЖАЛУЙСТА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!ДАЮ 40 БАЛЛОВ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

„Ну, пойдем, дети! “ сказал Бульба. У крыльца стояли оседланные кони.Бульба вскочил на своего Чорта, который бешено отшатнулся, почувствовавна себе двадцатипудовое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжел итолст. Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на коней, онакинулась к меньшому, у которого в чертах лица выражалось более какой-тонежности; она схватила его за стремя, она прилипнула к седлу его и сотчаяньем во всех чертах не выпускала его из рук своих. Два дюжих козакавзяли ее бережно и унесли в хату. Но, когда выехали они за ворота, онасо всею легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота,с непостижимою силою остановила лошадь и обняла одного из них скакою-то помешанною, бесчувственною горячностию; ее опять увели. Молодыекозаки ехали смутно и удерживали слезы, боясь отца своего, который,однако же, с своей стороны, тоже был несколько смущен, хотя не старалсяэтого показывать. День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебеталикак-то в разлад. Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будтоушел в землю; только стояли на земле две трубы от их скромного домика,да одни только вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки;один только дальний луг еще стлался перед ними, — тот луг, по которомуони могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались поросистой траве его, до лет, когда поджидали в нем чернобровую козачку,боязливо летевшую через него с помощию своих свежих, быстрых ножек. Вотуже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телегиодиноко торчит на небе; уже равнина, которую они проехали, кажетсяиздали горою и всё собою закрыла. — Прощайте и детство, и игры, и всё, ивсё!Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем:перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, окоторых всегда почти плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его быламолодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежнихсотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слезатихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.Сыновья его были заняты другими мыслями. Но нужно сказать поболее осыновьях его. Они были отданы по двенадцатому году в киевскую академию,потому что все почетные сановники тогдашнего времени считалинеобходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем,чтобы после совершенно позабыть его. Они тогда были, как все поступавшиев бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там уже они обыкновеннонесколько шлифовались и получали что-то общее, делавшее их похожими другна друга. Старший, Остап, начал с того свое поприще, что в первый годеще бежал. Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четырераза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши егобесчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и впятый, если бы отец не дал ему торжественнаго обещания продержать его вмонастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он неувидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам.Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всюученость и советовал, как мы уже видели, детям вовсе не заниматься ею. Сэтого времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучноюкнигою и скоро стал на ряду с лучшими. Тогдашний род учения страшнорасходился